Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

Майко вышел.

— Рад яз. Рад тобе, Федор, — горячо говорит Иван Васильевич. — Ну, садись за стол, выпьем за приезд твой. Потом ты мне все расскажешь, как по ту сторону нас видят, чего хотят, чего боятся, чем грозят. Сказывай токмо наиглавное и тайное, о чем лишь нам с тобой ведать надлежит. О прочем на думе доложишь…

Приказав никого не допускать к себе до самого обеда, Иван Васильевич весело и радостно говорил о военных успехах сына своего Ивана Ивановича, о рождении внука, о присоединении Твери и верейского удела…

— Ну да ты, Федор Василич, еще с сыном моим обо всех делах сиих побаишь. Яз же хочу тобя слушать.

— Изволь, государь мой, — начал дьяк Курицын. — Прежде яз о посольстве своем к угорскому королю Матвею доведу. Докончанье с тобой о взаимной помощи подписал он согласно воле твоей. Привез от него рудознатцев, зодчих да умельцев всякого литья — пушечников и прочих. Токмо в ратную помочь короля не верю…

— Пошто?

— Покоя ищет. Остарел. Захватил всего много под руку свою. Растерять боится, да и к Рыму ухо склоняет. Нелады у него с цесарем германским и его сыном, королем рымским.

— Так и яз о нем мыслю, — сказал Иван Васильевич. — Что ж там наиглавное, за рубежами нашими?

— Рым и Царьград, — горячо заговорил дьяк Курицын. — Папа Иннокентий токмо денег ищет везде для ради кормления множества жен и детей своих. Ядовито про него рымляне бают: «Святейший отец наш — отец всех детей в Рыме!» Для сего и новый поход на султана проповедует и великую казну собирает. В то же время и с султана турского великую дань берет за брата его родного, которого в заключении держит у собя в Рыме, дабы тот не мог Баязета с престола скинуть. Сам же султана на думу наводит. Возможно-де, когда крестовый поход начнется, то и брат его пойдет с крестоносцами…

— Хитер, нечестивец, — заметил Иван Васильевич, — а Баязет-то все сие добре разумеет?

— Разумеет, государь, — ответил дьяк, — посему и на нас оглядывается. Султан-то и ратную пользу от нас и торговую весьма ценит. Иннокентий же круг собя всех христианских и неверных государей путает. Круля Казимира он совсем в свои руки взял, помочь ему обещает против Москвы. С Ганзой дружит, а через нее — с Господой новгородской. Везде у него лазутчики и соглядатаи из монахов ордена святого Доминика, инквизиторов: в Польше, в Литве, в Ливонии, и у татар, и у нас в Москве, и в уделах, и в Новомгороде, и возле всех рубежей наших. Опричь монахов, много у него и светских соглядатаев из греков и фрязинов. Ко всем государствам рука папы тянется, чтобы кровь человеческую лить, смутами народ зорить, а собе злато собирать. Есть даже доброхоты у папы и среди епископов и попов наших, которых мечта блазнит такую же власть иметь, какая у рымской церкви есть. Хочет государствовать над всей Русской землей.

— На сие у них зубов нет, — мрачно проговорил Иван Васильевич, — а монастырских темниц у нас хватит. Ну, а как же ты сам обо всем мыслишь?

— Яз, государь, еще в полоне будучи, все видя и слушая, уразумел главное. Все зло для Руси идет из Рыма, от папы. Повел яз единожды речи и с турскими пашами о зле рымском, а те сему рады. Бают, что им зло тоже из Рыма и что сам султан давно о дружбе с Москвой думает.

— Ну, а как Баязет о государствовании и о силе нашей разумеет? — спросил Иван Васильевич. — Видал ты его, беседовал с ним?

— При отпущенье своем видал, и была у меня краткая беседа с ним. Видом он не похож на татарских ханов. Одеяние его и шапка — как у царей грецких были. Волосы у него долги, усы и борода клином. Важен вельми и величав. Почитает он нашу державу сильней всех прочих. Спрашивал меня, пошто мы купцов своих не пущаем в турские земли, от сего царству его ущерб, да и Москве тоже. Дружбы с нами хочет…

— А о Литве и о Польше что он сказывал?

— От сего уклоняется, — ответил Курицын, — но предлагает любовь и дружбу для-ради торговли меж нашей и его державой, и яз, государь, по разумению своему, мыслю: сие будет нам на пользу и даже в делах с папой и с христианскими королями…

— Верно, Федор Василич, верно! — одобрил государь. — А Бог даст, мы, может, потом с султаном-то и ратное докончанье свершим. А как христианские короли о нас мыслят?

Курицын насмешливо улыбнулся.

— Смеху подобно, — сказал он, — одни нас все еще данниками татар почитают, а иные мыслят, что мы под рукой короля польского, с Литвой путают. Ничего о нас точно не ведают и ни за какую державу не считают. Более иных о нас ведают король Матвей угорский да воевода Стефан молдавский, и то быль с небылицами плетут.

— Ну, сие пока на пользу нам, — молвил Иван Васильевич.

— А папе еще более на пользу, — заметил Курицын.

— Пошто?

— По то, — ответил дьяк, — что папа о нас более всех правды знает, но от других таит, дабы легче государей иноземных за нос водить…

Иван Васильевич задумался и тихо проговорил:

— Умен ты, Федор Василич, вельми умен…

— У папы-то на словах, — продолжал Курицын, — уния и крестовые походы для всего латыньства, а на деле — через Польшу, Ганзу и немцев поглубже в Русь когти свои запустить. Мыслит он Польшу великой державой изделать, а нас, яко Литву, под руку ее поставить…

— На сем подавится! — резко заметил Иван Васильевич и закончил: — Днесь за обедом ничего сего не сказывай про наши с тобой думы. Говори токмо о докончанье с королем Матвеем да о дружбе с султаном. О главном же мы еще втроем подумаем, когда сын мой из Твери пригонит.

Государь помолчал и улыбнулся.

— Когда ты со мной, Федор, — промолвил он, — разум мой глубже, а душа возвышается до любомудрия. Много яз мыслил о минувшем, о днешнем и о грядущем. И вот в сей часец враз все уразумел. Наше — токмо минувшее. Днешнего нет — всякий миг оно от нас непрерывно уходит в минувшее. Грядуще нам не ведомо, о нем токмо гадать можем…

— Ты, государь, грядущее всегда точно угадываешь! — воскликнул Курицын.

— Сие бывает, Федор, токмо в делах ратных и государственных, — грустно заметил Иван Васильевич. — В своих же делах человечьих ведаем мы с тобой, как и все люди, токмо минувшее…

— В котором и живут все радости и все горести наши, — тихо добавил Курицын. — С каждым днем растет минувшее-то позади нас, пока и мы сами не уйдем в него навеки. Мое-то вот минувшее уже на двенадцать лет длинней твоего…

Собеседники замолчали и задумались каждый о своем. Взглянув на Курицына, Иван Васильевич слегка усмехнулся.

— Все же, Федор, не подобает мудрецам уныние, — сказал он. — Древо жизни на земле вечно, а мы — токмо листья, которые меняет оно по воле Божьей. Отпадем мы от древа все, ныне сущие, а дети и внуки нас сменят, потом и они друг друга сменять станут, и так вот будет на вечной смене Русь наша жить вечно…

На четвертый день марта, в самый грачиный прилет, соправитель государя Иван Иванович выехал в Москву, оставив в Твери свое семейство, а «собя вместо» для государевых дел назначил своего престарелого наместника, князя Василия Федоровича Образца-Симского.

На другой день после приезда сына Иван Васильевич устроил у себя, под видом тайного совещания по делам государственным, из ближних бояр, воевод и дьяков, торжественный обед в честь возвращения в Москву дьяка Федора Васильевича Курицына. На этом пиру из семейства государя, кроме соправителя его, никто не присутствовал, и государыня Софья Фоминична, к досаде ее, не могла быть приглашена.

Собрались на думу все в трапезной Ивана Васильевича за столами уже накрытыми, но только с винами, без всяких кушаний. Рядом, по левую руку сына своего, посадил государь на этот раз Курицына. Остальные все сели так, как обычно садились на думе государевой.

— Наперед думы нашей, — сказал Иван Васильевич, — почтим возвращение из турского полона дьяка Федора Василича, поздравим его. Первую здравицу…

Государь взял кубок с вином из рук дворецкого.

Взволнованный Курицын вскочил с места и воскликнул:

— Не можно сие, государь! Окажи мне милость, разреши мне первую здравицу сказать, как подобает слуге твоему…

Иван Васильевич улыбнулся:

— Говори Федор Василич.

Курицын дрожащими руками принял кубок, налитый ему одним из слуг, и произнес:

— Милостью Божией и заботами государей моих снова яз на Москве. Бога и вас, государи, благодарю и земно вам кланяюсь. Будьте здравы, государи, на многие лета вы и семейства ваши!

— Будьте здравы, государи! — закричали все, вставая со скамей.

Курицын же, обернувшись к государям, отдал им глубокий поклон. Дворецкий по знаку Ивана Васильевича наполнил кубки обоих государей.

— Будь здрав и ты, Федор Василич, — молвил старый государь, и такое же приветствие повторил молодой государь.

— Будь здрав, Федор Василич! — заговорили за ним и все присутствующие.

Курицын, приняв новый кубок, ответил по обычаю: